я проснулся и понял

Белые тюльпаны тревожат меня. Их так много у метро, за солнечными бликами стёкол и в чужих руках - и они все не мои. Можно смотреть, вдыхать влажный аромат, очень хотеть, но самой себе подарить нельзя, не то. Эта весна тревожит меня. Её так много у метро, в солнечных бликах на стёклах и в чужих руках – но она пока не моя. Можно смотреть, вдыхать влажный аромат, очень хотеть, но самой себе подарить нельзя, не то.
Что ещё тревожит меня? Тот факт, что когда я прохожу мимо самой что ни на есть вокзальной точки с едой, мне вдруг резко хочется купить большую-пребольшую, вредную-превредную шаурму и бутылку пива, просто бутылку пива – и тут же съесть и выпить. Я объясняю это тем, что в этот момент в меня на несколько секунд вселяется неспокойный дух какого-нибудь убитого здесь узбека и просит своего.
Потом мне взахлёб рассказывают о том, что сначала на базу были посланы солдаты и с задачей никак не справились, зато вслед за ними они бросил туда отряд инженеров – и база была разбита в пух и прах. Что же получается, - спрашиваю я, - вторые оказались круче первых? Ты не знаешь инженеров, - отвечают мне, - это страшные люди.
Тем временем улица вешает себе на шею бусы жемчужно-белых с тёплым отливом фонарей и брызгает вокруг каким-то лёгким, чуть ли не сиреневым парфюмом, хотя какая же может быть сирень сейчас. Это, конечно же, риторический вопрос, как и все другие в моей голове. Отвечая на все подобные вопросы сразу, седой музыкант, который день обживающий неуютный асфальт парка культуры, поёт неуверенно, но обнадёживающе: «в мире нет ничего, чего стоит бояться, и ничего, что нельзя любить».
И над всем над этим горит звезда. Венера, конечно. Горит-смотрит-говорит. Она нам как бы обещает, а мы ей как бы верим. А я так думаю, что не надо ничего говорить и ничего обещать. Просто светить – и всё.